Стратегические дилеммы цифрового развития
В 2021 году продолжит увеличиваться разрыв между независимыми платформами-провайдерами глобальных технологий и странами-реципиентами, постепенно впадающими в зависимость от технологически развитых государств. «Цифровые колониалисты» предлагают объектам экономического освоения льготные условия создания необходимой для перехода в цифровое будущее инфраструктуры, чем обеспечивают привязку к своим решениям.
Канонические границы стран первого, второго и третьего мира претерпели изменения: бывшие страны третьего мира получают возможность создания передовой инфраструктуры без необходимости поддержания функционирования старой – в силу ее отсутствия. В этом смысле можно ждать цифрового рывка более богатых государств Ближнего Востока и Африки и их выхода на значимые на цифровой арене роли. Наконец, изменяются и международные финансовые и трудовые отношения: цифровые активы перемещаются в более комфортные юрисдикции еще легче, чем финансовые, и практически не оставляют следов такого перемещения.
Эти тенденции определят контуры ближайших лет. В августе 2020 года госсекретарь США М. Помпео объявил о развертывании программы «чистая сеть», подразумевающей вытеснение производимых Китаем программных средств, решений и технологической инфраструктуры с американского рынка. Этот тренд сохранится и при новом президенте. Развернутая Соединенными Штатами против Китая «холодная технологическая война» будет в грядущем году поддержана целым рядом государств Европы.Пандемия станет фактором, усложняющим отказ от китайского оборудования. В условиях кратного роста непредвиденных расходов на борьбу с COVID и его экономическими последствиями трудно отказаться от более дешевых китайских решений. Меры по вытеснению Китая с рынков стран-членов НАТО подвигают Пекин вести свои цифровые компании в сторону государств глобального Юга – в первую очередь Африки и Юго-Восточной Азии, где в лучших традициях «плана Маршалла» с помощью связанных кредитов компании КНР получают долгосрочные государственные контракты на создание и обслуживание цифровой инфраструктуры. «Цифровой Шелковый путь» становится новым этапом развития ОПОП. Очевидно, что, укрепив свои позиции за счет развивающихся рынков, КНР сможет принять более решительные меры возмездия против западных компаний, создав тем некомфортные условия для работы в стране. В 2021 году мы увидим еще большее технологическое размежевание КНР и США.
В 2021 году продолжится расцвет технологического регулирования. Социальные сети, мессенджеры и интернет-телевидение сделали из каждого обладателя смартфона потенциального журналиста, способного моментально делать свои «новости» доступными миллионам человек. Одновременно открывается богатое поле для злоупотреблений. Развитие когнитивных технологий, в первую очередь deepfake, наделяет злоумышленников неограниченными возможностями по созданию токсичного контента.
Парадоксальным образом рост свободы общества и укрепление инструментов ее реализации продолжается в ногу с укреплением мощи полицейского государства. При этом усиление второй тенденции очевидно – стремление государств обеспечить безопасность граждан, в том числе ограничив их доступ к неконтролируемым элементам сети, едва ли можно назвать диктаторской прихотью правительств. Степень деанонимизации пользователей в сети будет и дальше возрастать.
Развитие «интернета вещей» и автономных интеллектуальных систем повышает угрозы проникновения в них. Попытка стран оградить себя от такого проникновения имеет ряд последствий. Прежде всего, государства стремятся ограничить уязвимость сети за счет импортозамещения и глубокой локализации: доверять «своему» контролируемому производителю проще. Это, в свою очередь, приводит к распаду международных производственных цепочек и эрозии принципов международного разделения труда. Здесь, как и во многих других аспектах глобальной цифровой экономики, проявляется противоречие между информационным обменом как явлением глобальным и физической инфраструктурой, имеющей территориальную привязку, а значит, находящуюся под чьим-то суверенитетом.
Не меньшее стремление к суверенному контролю проявляют государства и в вопросе хранения персональных данных граждан. По мере повышения оцифровки личности человека, возможности его цифровой идентификации, перемещения в облачное хранение его личных данных цена ошибки при защите такой информации кратно повышается: идентичностью гражданина не просто могут завладеть злоумышленники – она может быть полностью стерта, и такая цифровая смерть отрежет жертв атаки от возможности реализации базовых социальных прав.
Стремление государств установить правила суверенного владения своим интернет-пространством и обеспечить национальный контроль за деятельностью транснациональных цифровых платформ имеет два измерения. С одной стороны, государства будут увеличивать свое участие в непосредственном управлении цифровыми активами работающих на их территориях зарубежных технологических корпораций.
С другой – государства пытаются ограничить национальные компании в их космополитических стремлениях превратиться в «цифровых компрадоров», опасаясь, что после IPO или смены юрисдикции такие компании станут проводниками интересов иностранных правительств. Более того, с учетом волатильности цифровых активов, банкротство или перепродажа крупного цифрового рыночного игрока могут иметь колоссальные последствия и для экономики в целом: уже сегодня рыночная капитализация трех крупнейших технологических гигантов КНР – Alibaba, Tencent и Baidu – составляет свыше 2 трлн долларов США, что значительно больше рыночной стоимости Банка Китая.
Глобальная цифровизация серьезно подкрепила международную правосубъектность корпораций. Транснациональные гиганты – Google, Facebook, Microsoft, Huawei, TikTok, Alibaba – на равных разговаривают с национальными и иностранными правительствами, превращаясь в фактор национальной безопасности. С одной стороны, накапливаемая такими экосистемами информация и внедряемые ими решения представляют колоссальную ценность, с другой – их способность как информационных ресурсов транслировать на гигантскую аудиторию те или иные информационные сообщения, напрямую или косвенно – через контролируемую выдачу по поисковым запросам, – становится фактором политической жизни целых стран. Отдельным вопросом в противостоянии таких корпораций и государств остается вопрос их справедливого налогообложения, особенно если их сервисы действуют в иностранной юрисдикции.
На пространстве ЕАЭС центростремительные силы экономических интересов уравновешиваются центробежными силами политической разобщенности. Ситуация усугубляется нескоординированностью цифрового развития. Создание единой системы электронного обмена юридически значимыми документами оказалось сильно затруднено тем обстоятельством, что различные государства ЕАЭС используют различные криптографические стандарты, не все из которых признаются безопасными, например, в Российской Федерации. Отсутствие координации при их внедрении привело к появлению технического барьера на пути развития интеграционных процессов, имеющего при этом далеко идущие политические и экономические последствия. Отсутствие прогресса на этом треке в ближайшее время будет усиливать центробежные силы в ЕАЭС и уменьшать экономическую эффективность интеграции в целом.
Опасность «санкционных пузырей»
Стремительное распространение вторичных санкций закладывает основу для принципиально нового феномена «санкционных пузырей», когда резко возрастает разрыв между реальной операционной деятельностью компании и санкционными рисками, связанными с ней. «Санкционный пузырь» фактически представляет собой финансовый пузырь наоборот. В случае финансовых пузырей иррациональное поведение участников рынка необоснованно разгоняло стоимость финансовых инструментов. В случае вторичных санкций имеет место противоположный процесс: возрастающие в геометрической прогрессии риски подпасть под санкционное законодательство США способны необоснованно обрушить котировки даже весьма стабильных, устойчивых в финансовом отношении компаний и финансовых структур.Вторичные санкции фактически представляют собой привлечение к ответственности физических и юридических лиц, не нарушающих напрямую санкционное законодательство, но аффилированных или поддерживающих экономические отношения с компаниями-объектами «первичных» экономических санкций. При этом возникают прецеденты санкций третьего и последующего порядков, когда компания может подвергнуться обвинению в том, что не она сама, но ее контрагент взаимодействует с подсанкционными лицами. Складывается ситуация, когда рыночные игроки рискуют попасть под штрафные меры, даже не располагая информацией о нарушениях санкционного законодательства их контрагентами.
Работая в долларовой среде с компанией, которая в свою очередь торгует с лицами под санкциями, можно легко попасть под enforcement США независимо от того, владеет компания информацией, что ее партнер связан с подсанкционными акторами или нет. Долларовая система расчетов воспринимается США как собственная юрисдикция, а информация обо всех транзакциях через SWIFT попадает в Управление по контролю за иностранными активами Министерства финансов США (OFAC).
Чем более компания инкорпорирована в глобальные цепочки добавленной стоимости, чем более обширна география ее контрагентов, клиентов и партнерских связей, тем более высокорисковой становится для нее рыночная среда.
Ситуация усугубляется тем, что подсанкционная компания фактически «выпадает из правового поля» и рискует понести необоснованные убытки, например, вследствие конфискации грузов. Способы нанесения ущерба подсанкционным компаниям становятся все более изощренными. Возникают прецеденты, когда санкции становятся формальным поводом для уклонения от погашения кредитов корпорациям и финансовым институтам, находящимся под санкциями. Это весьма пугающая тенденция в западном прецедентном праве.
Сохранение нынешней тенденции к использованию санкционных инструментов в качестве одного из ключевых механизмов стратегической конкуренции и передела рынков может как минимум способствовать замедлению темпов глобального экономического роста, а как максимум – породить кризис «санкционных пузырей» в результате невозможности адекватной оценки санкционных рисков и сложности прогнозирования финансового положения рыночных игроков. Поэтому в 2021 году мы ожидаем бум цифровых валют, прежде всего в Китае и в России, новых инициатив по дедолларизации и по регионализации финансовых рынков.
«Блестящий блеф» Турции: сила без технологий
2020 год начался боями в Идлибе, а закончился войной в Нагорном Карабахе – в обоих случаях турецкие военные принимали участие в боевых действиях. Турция прямо или косвенно применяла силу в Ливии и в восточной части Средиземного моря. В последнем случае адресатом турецких угроз была Греция, союзник Турции по НАТО.В глазах части российских обозревателей Турция долго была источником тайных надежд: одна из сильнейших в военном отношении стран НАТО, казалось бы, вот-вот предпочтет Западу союз с Россией. События последнего года должны были разубедить самых верных поклонников Реджепа Эрдогана. Курс Турции куда более извилист, чем может предположить кто-либо из ее партнеров.
Антиамериканская и антиевропейская риторика, активно используемая президентом Турции и представителями турецкого истеблишмента, не приводит к радикальному разрыву с евро-атлантическим проектом, а также объединению усилий с другими центрами силы в Евразии (Индия, Иран, Китай, Россия) для формирования общими усилиями эксклюзивной модели континентальной безопасности без вовлечения в нее внешних стратегических балансиров. Турция имеет противоречия по широкому спектру региональных проблем с Ираном и Россией. Она последовательно критикует Индию и Китай за проведение дискриминационной политики в отношении мусульман в Джамму и Кашмир и в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Своей поддержкой Катара Анкара противопоставила себя монархиям Персидского залива, вовлечением в ливийские дела – Египту, а «палестинофильство» Эрдогана привело к заморозке отношений Турции с Израилем. При том что при всех имеющихся противоречиях друг с другом и Анкара, и Доха, и Эр-Рияд, и Тель-Авив – союзники Вашингтона.
В ноябре 2020 года по итогам полуторамесячной войны в Нагорном Карабахе при активном вовлечении Турции был сформирован новый статус-кво в регионе, укрепилась стратегическая связка Анкара – Баку, брошен вызов России как ведущей силе на Кавказе, а перспективы экспорта ближневосточной нестабильности с помощью перемещения турецких прокси-сил из Сирии в Азербайджан создали непростые коллизии в турецко-иранских отношениях.
Особо стоит подчеркнуть, что Турция не в первый раз, вмешиваясь в тот или иной конфликт, способствует формированию нового баланса сил. Ранее эта модель была апробирована в Сирии, Ливии, Катаре. Нагорный Карабах стал лишь продолжением турецкой внешнеполитической стратегии: с опорой на военную силу добиваться повышения статуса Турции как страны, с которой вынуждены считаться. Сила турецкого внешнеполитического ревизионизма не только в том, что нынешний истеблишмент Турции последовательно проводит идею, согласно которой место и роль страны в современном мире не соответствуют ее реальному потенциалу. Она активно подпитывается ревизией турецкой идентичности, сформированной стараниями Кемаля Ататюрка и его последователей. Происходит отказ от ценностей, ранее возведенных в разряд догм общенациональной светской религии, – лаицизм, национализм, вестернизм. В сегодняшней Турции популярен тезис о «мире больше пяти» (то есть государств –постоянных членов Совета Безопасности ООН). Турция видит себя равной по влиянию и статусу членам Совбеза, а заодно претендует на роль представителя всего исламского мира среди великих держав.
В будущем году Турция не отвернется от Запада. Ее действия будут продиктованы ситуативными соображениями и стремлением в каждый конкретный момент максимизировать свое влияние. Отношения Турции с Францией и США портятся буквально на глазах, но зато на подъеме отношения с Великобританией. Для Лондона углубление альянса с Анкарой будет одним из внешнеполитических инструментов в эпоху «пост-брекзита». Для турецкой же политики британский канал позволит балансировать ее выход из-под опеки США сохранением институциональных связей с евро-атлантическими структурами.
Подчеркнем, что и США, и Великобритания, и Франция, каким бы ни было их отношение к турецкому руководству, будут заинтересованы в том, чтобы Турция достигала свои честолюбивые цели не за их счет, а за счет России. Анкару будут буквально выталкивать в постсоветское пространство.
Турция, безусловно, не откажется от своих претензий на статус великой державы. Вопрос, впрочем, в том, чем подкрепляются эти претензии. США, Россия и Китай в той или иной мере опираются на свой силовой потенциал при проведении внешней политики. Турция следует старой традиции силовой политики, но, в отличие от пятерки постоянных членов Совета Безопасности, она не обладает собственным технологическим потенциалом. Турецкие беспилотники, собранные из импортных комплектующих, стали символом турецкой мощи – но одновременно указали на ее ограниченный характер. Экономическая ситуация в Турции тяжелая, внутриполитическое доминирование Эрдогана небесспорно. За Турцией нет сильного международного интеграционного объединения. Еще некоторое время дипломатическая и силовая стратегия, принятая Турцией, будет работать. Но противоречие между великодержавными претензиями и слабостью базы для таких претензий не преминет сказаться. Возможно, уже в следующем году.
Климатическая миграция в Африке
Не будем ограничиваться перспективой одного года. Многие мировые процессы занимают десятилетия, их эффект накапливается постепенно. Последнее десятилетие было отмечено самыми высокими средними температурами за всю историю наблюдений в Африке. В октябре 2019 года температура в ЮАР, Зимбабве и Мозамбике побила рекорды, превысив 45ºС. Прогнозируется дальнейший рост, что приведет к разбалансировке погодных сезонов. Такие изменения обусловили сильнейшие засухи в одной части континента (Африканский Рог, юг Африки) и наводнения в другой его части (бассейны крупных рек в зоне Сахеля и регионе Великих Озер). В условиях наводнений, которые могут происходить несколько раз в год, управление территориями и обеспечение базовых потребностей населения становится практически невозможным.
По существующим подсчетам, только за 2019 год в Африке более 1,6 млн человек покинули место жительства в связи с климатическими обстоятельствами. Данные за 2020 год еще предстоит подсчитать, но очевидно, что пандемия не улучшила обстановку.
Климатическая вынужденная миграция становится реальностью на Африканском континенте. Пока речь идет о миграции внутри государств или в соседние государства. По оценкам Всемирного банка, к 2050 году численность данной категории мигрантов при сохранении нынешних темпов может достигнуть 70 млн человек в Африке южнее Сахары. При адаптации стран континента к климатическим изменениям это число может сократиться до 30 млн человек. Это за тридцать лет, то есть от 1 до 2,3 млн мигрантов в год. Невероятные цифры.
В зоне Сахеля и на Африканском Роге климатические изменения обусловливают изменения традиционной среды проживания кочевых и полукочевых народов (фульбе, загава, сомалийцы). Поиск новых пастбищ и источников воды обусловливает их миграцию в районы с оседлым населением. Миграция фульбе в последние десятилетия привела к образованию полосы локальных конфликтов от Камеруна и Буркина-Фасо до Мали. Если разбалансировка погодных сезонов продолжится, то климатические конфликты охватят и транссахарское пространство, бассейны крупных рек (прежде всего, р. Конго и р. Нигер), юг континента. В таких условиях число потенциальных мигрантов может существенно вырасти в ближайшие десятилетия – как минимум на 100-150 тыс. чел. в год.
Пока что основные миграционные потоки в Африке сохраняют свой преимущественно внутриконтинентальный характер. На континенте развивающиеся крупные городские агломерации частично поглощают миграционные потоки. Однако быстрый рост населения (к 2050 году ожидаемая численность населения вырастет на 400 млн чел.) позволяет предполагать, что урбанизация не сможет полностью решить проблему миграции. Свыше половины от ожидаемого числа климатических мигрантов и жертв климатических конфликтов может направиться в страны ЕС и Аравийского полуострова (около 15-25 млн чел. к 2050 году).
Вакцина как геополитический маркер
События 2020 года породили термин «инфодемия». Пандемия оказалась накрепко увязана с цифровизацией быта граждан. Информационные технологии не только доказали свое социальное значение, но и вызвали новую волну подозрений – как со стороны граждан, так и со стороны государств. Реакцией на угрозу стало ужесточение контроля над распространением информации. Эпидемии всегда сопровождались слухами: преуменьшающими опасность или преувеличивающими ее, предлагающими чудодейственные средства и обвиняющими власти в махинациях. В доиндустриальную эпоху эти слухи распространялись на рыночных площадях, сейчас они распространяются в социальных медиа. И тогда, и сейчас государства видели в слухах угрозу, а в их пресечении – одну из важных противоэпидемических мер. В 2021 году мы увидим еще больше инициатив по ограничению свободы высказывания в интернете, еще больше примеров давления правительств на социальные медиа. В свою очередь, социальные медиа будут все сильнее давить на пользователей, подсказывая им «правильные» трактовки событий. В следующем году мы, вероятно, станем свидетелями того, как сильнейшие государства все энергичнее будут подчинять себе рынок информационных технологий и как, в свою очередь, крупнейшие игроки IT-рынка будут усиливать влияние на наиболее слабые государства.
Откровенный национальный эгоизм сейчас не в моде. Конечно, государства будут сотрудничать в борьбе с пандемией, но не столько в логике интернациональной филантропии, сколько в логике статусной конкуренции. Оказывающий помощь повышает свой престиж. Для России ставки особенно высоки. Первенство в разработке вакцин от коронавируса и готовность предоставить вакцины другим странам позволяют ей зарекомендовать себя технологическим лидером в наиболее актуальной области фармацевтики и биотехнологий. Есть и прямой экономический расчет: Россия хочет заработать на мировом рынке вакцин. Статусная конкуренция здесь сопровождается коммерческой. В следующем году, когда вакцины будут готовы для массового применения, нас ждет медийный шторм на Западе против российских разработок. Создавать его будут не только и не столько правительства, сколько глобальные фармацевтические компании. Они искушены в информационных битвах, их PR-бюджеты колоссальны.
Мы полагаем, что в следующем году начнет оформляться то, что можно назвать Новым движением неприсоединения. Новым – потому что старое, то есть сообщество стран, которые в годы холодной войны сделали отказ от присоединения к советскому или американскому блоку сутью своей внешней политики, формально существует до сих пор. Неприсоединения – потому что в условиях набирающего мощь и инерцию американо-китайского противостояния желающих не занимать ни одну сторону этого противостояния будет не меньше, чем не присоединившихся в эпоху холодной войны.
Россия уступает США и Китаю по своему экономическому и демографическому потенциалу. Но она самый могущественный «третий», желающий избежать непосредственного вовлечения в схватку единственной сверхдержавы с основным претендентом на эту роль. Китай и США будут заставлять и уже заставляют своих партнеров выбрать сторону в этом противостоянии. Но множество стран хотели бы избежать как самого выбора, так и связанного с ним риска технологической зависимости от США или Китая. И здесь открываются возможности для России как для страны со значительным технологическим потенциалом. Россия может оказать своим партнерам существенную помощь – современными вооружениями, атомными и другими технологиями. Российское программное обеспечение, использующееся для электронного государственного управления, находится на уровне лучших мировых образцов, и с ним в комплекте не поставляется «цифровой колониализм» глобальных лидеров.
В наступившем году география распространения российских вакцин укажет на Россию как на лидера возвышающихся держав. Несколько десятков стран осенью уже заказали российскую вакцину. Если в новом году состоятся поставки, это будет не только свидетельством успеха российских технологий, но и символом нового качества российской внешней политики.
Добавить комментарий